Во все время охоты полет козодоя меняется: то он плавно парит в воздухе наподобие ласточки, и крылья у него почти в таком же высоком положении, как у летящего коршуна, то вдруг быстрыми взмахами крыльев стремительно бросается в сторону. При этом козодой выделывает в воздухе всевозможные эволюции, почти с такой же ловкостью, как обыкновенная ласточка. При особенных обстоятельствах он, трепеща крыльями, долго держится на одном месте, когда, например, что-либо особенное привлекает его любопытство и побуждает внимательно присмотреться.
Таким образом продолжается до тех пор, пока спустившаяся ночь не заставит его прекратить охоту. Так как козодой проглатывает относительно громадные куски, например, майских и крупных навозных жуков, огромных ночных бабочек, притом целыми дюжинами, то желудок его наполняется очень скоро и дальнейшая охота становится для него бесполезной. В ожидании процесса пищеварения птица некоторое время сидит на ветке; но как только живьем проглоченные и не так-то легко лишающиеся жизни насекомые успокоятся навсегда и там очистится место для новой пищи, козодой снова принимается за охоту, и таким образом дело продолжается всю ночь, если только она не очень темная и бурная. Всего оживленнее козодои летают на утренней и вечерней заре; собственно, по ночам я никогда не видал и не слыхал их, даже в экваториальных странах, где ночи очень теплые.
Всесильная любовь производит свое магическое действие и на козодоев, кажущихся с первого взгляда тупоумными. Что два самца могут затеять горячий спор из-за обладания самкой и при этом, насколько хватит сил, потрепать друг друга, об этом нечего и распространяться. Но стоит обратить внимание на то, что все козодои в период размножения производят на воздухе особе иные эволюции.
Даже наши европейские козодои способны увеселять нас своими играми на воздухе в период любви. Каждое движение их в это время дышит страстью и становится более быстрым, отважным и гордым. Не довольствуясь этим, козодой еще хлопает крыльями, как влюбленный голубь, стремительно бросается вниз, производя при этом особенный шорох, или кружится, скользя по воздуху, над спокойно сидящей самкой, щеголяя своим искусным полетом.
Каждый вид сопровождает свое любовное заигрывание чем-нибудь особенным, но поразительнее всех ведут себя в этом случае виды, живущие в средней Африки и Южной Америке, отличающиеся своеобразным развитием перьев. Я не знаю ни одного обстоятельного описания полета лирохвостого козодоя, но могу легко представить себе, что самцы этого вида должны в самом деле производить удивительное впечатление. Я до сих пор с истинным восторгом вспоминаю о тех весенних вечерах в средней Африке, когда в степи, в деревне или в городе перед нашими восхищенными глазами появлялись длиннохвостые козодои в разгаре своего любовного одушевления.
Голос козодоя весьма разнообразен. Некоторые виды издают преимущественно какое-то мурлыканье, другие же – более или менее благозвучные тоны. Если днем неожиданно вспугнуть нашего козодоя, то можно слышать от него слабое, хриплое «дак-дак»; при опасности он тихо и слабо фыркает, подобно сове.
В период спаривания раздается его своеобразная любовная песнь; она состоит всего из двух звуков, которые правильнее было бы назвать шуршанием, но зато поется с удивительным постоянством. Можно предположить, что козодои производят эти звуки таким же образом, как наша домашняя кошка свое известное мурлыканье.
Сидя на верхушке дерева или на удобном сучке, птица начинает выделывать свое далеко раздающееся «еррррр», за которым следует более низкое «оерррр» или «оррр». Последнее производится, очевидно, при вдыхании, первое же – при выдыхании, так как то продолжается всего одну секунду, а это – четыре. Но когда козодой поет с полным увлечением, то продолжительность одного колена длится от 40 секунд до 5 минут.
Самка мурлычет так же, как самец, только гораздо реже и всегда очень тихо, так как у нее это является выражением нежности. На лету оба пола издают одинаковый призывный крик, звучащий слогами «хэйт-хэйт».
