Щелканье западного соловья, благодаря которому он приобрел наше особенное расположение, так благозвучно и богато тонами, что с успехом соперничает с голосами других птиц, кроме немногих его сородичей. По мнению Наумана, оно превосходно и своеобразно, отличается полнотой тонов, представляет собой такое приятное разнообразие и такую увлекательную гармонию, какой не находим мы у остальных птиц.

С невыразимой приятностью мягкие флейтовые звуки сменяются громкими, жалобные-веселыми. Одна строфа начинается нежно, постепенно усиливается и снова замирает, переходит в тихое piano, другая, напротив, состоит из отдельных отчетливых и изящных, как бы отчеканенных нот. Таким образом, грустные тоны, которые можно сравнить с чистейшими звуками флейты, постепенно переходят в веселый мотив.

Паузы усиливают чарующее действие этой мелодии, а господствующий в ней умеренный темп дает возможность вполне насладиться ее красотой. Слушая соловья, дивишься то разнообразию волшебных звуков, то их полноте и необычайной силе. Причем невольно приходит мысль, каким чудом столь маленькая птица может производить такие громкие звуки и как в ее горловых мускулах может заключаться столь большая сила?

Некоторые строфы действительно поются так громко, что пронзительные звуки их причиняют боль ушам, если слушать их совсем близко. У самых лучших соловьев песня заключает в себе от 20 до 24 различных строф.

Вот как описывает соловьиное щелканье Тургенев.

«Хороший соловей должен петь разборчиво и не мешать колен, а колена вот какие бывают: Первое: Пульканье – этак: пуль, пуль, пуль, пуль.

Второе: клыканье – клы, клы, клы, как желна.

Третье: дробь – выходит примерно, как по земле дробь просыпать.

Четвертое: раскат – тррррр.

Пятое: почти понять можно – плень, плень, плень.

Шестое: лешева дудка, этак протяжно го, го, го, го, а там коротко: ту!

Седьмое: кукушкин перелет – кукушка как полетит, таким манером кричит. Сильный такой звонкий свист.

Восьмое: гусачок: га, га, га, га.

Девятое: юлиная стукотня: как юла – есть птица, на жаворонка похожая, – или как вот органчики бывают, такой круглый свист: фюиюиюиюию.

Десятое: почин – этак: тии-вить, нежно, малиновкой. Это по-настоящему не колено, а соловьи обыкновенно так начинают. У хорошего нотного соловья оно еще вот как бывает: начнет – тии-вить, а там – тук! Это оттолчкой называется. Потом опять тии-вить... . тук! тук! Два раза оттолчка – и в пол-удара, этак лучше; в третий раз: тии-вить – да как рассыплется вдруг с... . с... . дробью или раскатом – едва на ногах устоишь – обожжет! «

У немногих соловьев наблюдается такое разнообразие в пении. Местность оказывает очень сильное влияние на их пение, а так как молодые соловьи подражают старым, живущим вблизи, и учатся у них, то понятно, что в одной местности встречаются почти исключительно превосходные певцы, а в другой, напротив того, только посредственные.

Старые самцы всегда щелкают лучше молодых, потому что и у птиц благородное искусство требует упражнения. Живее всего звучит песня, когда певца обуревает ревность. Она служит тогда оружием, которым каждый из противников старается наилучшим образом воспользоваться. Обыкновенно говорят, что соловей – певец ночи. В целом это верно, хотя бывает, что они поют и днем.

В порыве первых увлечений, еще прежде, чем самочка начинает нести яйца, чудное пение раздается во всякое время ночи, позднее оно слышится все реже и реже. Лес как бы затихает, кажется, будто певец несколько успокоился и возвращается к привычному образу жизни.

Некоторые любители предпочитают песню восточного соловья и совершенно справедливо прославляют трели его как нечто неподражаемое.

По-моему, Греснер точнее всех характеризует разницу между песней того и другого соловья. «Я долго прислушивался к соловьям, и мне удалось выяснить, что самые искусные певцы среди западных соловьев щелкают определенно раздельными строфами, воспроизводя их не всегда в одинаковом порядке и в различном ритме, смотря по настроению и по времени дня. Между тем как восточный соловей свойственные ему колена видоизменяет, так что едва ли можно говорить о какой-либо последовательности определенных тонов у него.

Пение западного представляет известную мелодию, хотя бы и с отступлениями и вставками созвучий. Щелканье же восточного раздается речитативом, в котором маэстро разрешил исполнителю большие вольности, и тот ими воспользовался, так что нередко колено, повторенное им несколько раз, делается каждый раз неузнаваемым, оно зависит от настроения певца и от чувства, с которым тот его исполняет. Понятно, что впечатление получается сильнее, если вместо ожидаемых знакомых звуков и строф привычного размера из неисчерпаемого богатства тонов рождаются все новые и новые созвучия.

Поэтому я ставлю восточного соловья выше западного, так как он не только певец, но и композитор и изменяет свою песню соответственно своему душевному состоянию».