Я не знал, с чем сравнить этот крик: он не совсем похож на мычание быка и на голос ягуара или на крик другого известного мне животного, но представляет собой смесь всех этих голосов, однако так страшен, что невольно производит дрожь во всем теле. Рычание это скоро привлекло других кайманов, которые, очевидно, желали помочь гневающейся матери, а она часто поднималась выше плеч из воды, чтобы нас схватить с возвышающегося над водой дерева. Спутник мой еще сильнее дразнил мать, держа перед ней извивающегося на конце стрелы детеныша. Когда она была ранена стрелой, то на некоторое время исчезала под водой, но тотчас же снова выплывала и возобновляла свои нападения с еще большей яростью. Тихая поверхность воды превратилась в бушующую бездну, так как кайманы постоянно били ее своими согнутыми хвостами, и я должен сознаться, что необычайная смелость животных заставляла мое сердце биться вдвое сильнее обыкновенного.

Неосторожный шаг или неловкое движение нас наверно низвергли бы в пасть страшного животного. Когда вышел весь наш запас стрел, то я счел благоразумным осторожно ретироваться, так как на земле кайман слишком труслив, чтобы быть опасным; он, по-видимому, сознает свою беспомощность, когда находится на суше, и потому всегда бежит как можно скорее к воде, где он снова чувствует себя в своей сфере.

Щитки детеныша были еще мягки и гибки, из чего можно было заключить, что он проклюнулся из яйца лишь несколько дней назад, но и он уже распространял сильный мускусный запах. Недалеко от этого места мы заметили на берегу широкую тропинку, которая нас привела к гнезду, расположенному на расстоянии метров десяти от воды. Оно состояло из ветвей листьев и травы и было устроено в углублении в земле; судя по пустым скорлупкам, оно содержало 30-40 яиц, которые лежали слоями один над другими. Один слой отделялся от другого листьями и илом, верхние яйца, по-видимому, также были покрыты слоем ила.

Кайманы кладут яйца в одно и то же время, как и черепахи, и детеныши их вылупляются еще до наступления дождей. Во время странствований их от гнезда к воде они подвергаются нападениям не только больших хищных птиц и крупных аистов, но также и самцов кайманов. Следует заметить, что если бы большая часть выводков не уничтожалась, то кайманы должны были бы размножиться в невероятном количестве. На песчаных отмелях самки никогда не зарывают своих яиц.

На следующее утро я, в сопровождении многих индейцев, вернулся к месту нашего вчерашнего приключения, с ружьем, заряженным пулей. Самка с детенышами уже ушла. Несмотря на то, что над поверхностью воды поднималось бесчисленное множество голов и что мы пробовали их зацепить большими крючками, мы не могли поймать ни одного чудовища. Но по возвращении нашем домой охотник на кайманов, который поселился близ бухты, попросил меня оставить ему ружье, так как он надеялся, что в течение дня все же застрелит хотя одно животное.

Под вечер он действительно пришел известить нас, что он сдержал слово. Кайман еще находился в воде и крепким вьющимся растением был привязан за шею к дереву. Он имел 4,5 метра длины. На нем виднелась огромная рана, которая уже зарубцевалась и которую он, вероятно, получил во время одного из отчаянных побоев, бывающих между самцами. Из его 18 пальцев у него трех не хватало, одна из передних лап была сильно изувечена. По уверениям индейцев, увечья эти причиняет им прожорливая рыба пиранья, единственное существо, способное вредить взрослому кайману. Охотник убил этого зверя только седьмой пулей, которая, пройдя через глаз, засела в мозгу».

Другой черный кайман, которого еще прежде убил проводник Шомбургка, еще долго после того, как получил удар пулей, метался и доказывал, что не так-то легко заставить его расстаться с жизнью. Лучи солнца, по-видимому, вновь пробудили в нем жизнь даже после того, как его уже вытащили на берег, мнимо убитый враг зашевелился и даже пытался напасть. Многие индейцы бросились бежать и притащили колья, самый смелый из них бросился на зверя, который ожидал его с разинутой пастью, кол вонзился в глотку.

«Хотя кайман сильно зажал пасть и закусил кол, но, судя по глухим стонам, такого рода борьба пришлась ему очень не по вкусу. Два другие неустрашимые индейца подошли между тем сзади и своими дубинами стали колотить по концу хвоста, на который удары сыпались как град. С каждым новым ударом животное поднималось с пеной у рта на дыбы и широко разевало пасть, в которую опять поспешно вонзалась новая дубина.

Индейцы утверждают, что хвост каймана есть средоточие его жизни; что он составляет самую чувствительную часть его тела. Это нам было ясно из того, что с каждым ударом по хвосту животное яростно подпрыгивало, между тем, как оно почти вовсе не замечало тех бесчисленных ударов, которые получало по голове и туловищу. После долгой и яростной борьбы разбойник был, наконец, убит».