Необыкновенное влияние света и определенная независимость обеих половин тела хамелеона становятся вполне очевидными, если животное освещать или согревать только с одной стороны; в таких случаях изменяется только эта сторона, а не обе. Поэтому весьма возможно такое странное явление: когда спящее животное неожиданно разбудить и раздразнить, то просыпается только одна половина его, а другая продолжает находиться в сонном состоянии. Дальнейшее возбуждение, например спрыскивание водой, тоже влияет на изменение окраски, в особенности тогда, когда животное долго ей не пользовалось. Из всего этого следует, что изменение окраски зависит от влияния нервов и происходит только вследствие возбуждения нервной системы.

С себе подобными хамелеон уживается не лучше большей части прочих пресмыкающихся. Нередко случается, что два хамелеона обозлятся друг на друга, яростно нападают и стараются поранить соперника своими сильными челюстями. Когда несколько хамелеонов живут в одном тесном помещении, то поводов к ссорам и дракам бывает немало. Какое-нибудь удобное местечко для сидения уже способно возбудить зависеть и досаду в менее удачливом сопернике и вызвать угрожающие движения и даже настоящее нападение с его стороны; но гораздо серьезнее обстоит дело, когда пробудится потребность к спариванию. Тогда в них просыпается не только ревность – они всерьез дерутся за обладание самкой, яростно нападают друг на друга и изо всей силы кусаются.

С другими пресмыкающимися они живут в полнейшем мире, или, вернее сказать, не имеют с ними никаких сношений, так как они интересуются только теми животными, которые им опасны или могут служить пищей. Когда к ним приближается враг или просто какая-нибудь безобидная птица, они, прежде всего, стараются надуться так, что туловище их становится почти круглым в поперечном разрезе, а затем принимаются фыркать и шипеть.

Если схватить их рукой, то они также вцепляются в нее и немного придавливают кожу челюстями, но настолько слабо, что обычно не причиняют ни малейшего повреждения. Само собой разумеется, что при этом их кожа переливается различными цветами и сама форма животного, вследствие раздутия, совершенно изменяется: все ребра выступают, и животное в буквальном смысле приобретает известную прозрачность, так что сквозь его тело можно разглядеть ветки или перекладины его клетки, которые выделяются в виде темных полос.

Подобно большинству пресмыкающихся, хамелеон, без всякого вреда для себя, может голодать по целым неделям и даже, быть может, месяцам; но жажду долго не выносит. Однажды летом я получил из Александрии многочисленное общество этих животных, которые были в дороге всего 14 дней. Больше трети всех хамелеонов, удовлетворительное состояние здоровья которых перед отправлением было констатировано, лежали мертвыми на полу хорошо устроенной клетки; другие безо всякого сопротивления позволяли брать себя; но как у тех, так и у других кожа выглядела равномерного серовато-соломенно-желтого цвета без ясного узора, без всякой яркости в красках.

Мое предположение, что умершие животные погибли от голода, что слабые близки к голодной смерти, а остальные, по крайней мере, очень голодны, не подтвердились. Хотя глаза всех их устремились на приготовленный корм, где копошились мучные черви и гусеницы, а также слетались на приманку мухи, но ни один из моих воспитанников не стал есть, ни один из них даже не пытался достать добычу.

Тогда в виде опыта, я пустил на них сверху искусственный дождь. Магического, более животворного действия наверно никогда не имела даже первая гроза после продолжительной засухи, никогда так освежающе не влиял, по всей вероятности, первый глоток, сделанный изнывающим от жажды человеком. Каждая капля, падавшая на желто-кожаное тело, восстанавливала в орошенном месте свежесть кожи и, подобно солнечному лучу, рассеивающему тучу, «сдирала» эту одежду вынужденного лишения, чтобы уступить место роскошному одеянию.

Живительная влага освежала не только завядшую кожу, язык также с жадностью подбирал отдельные капли. И когда капли стали падать все реже и реже, истомленные жаждой животные ухватились с обеих сторон за лист своими сухими губами и буквально присосались к нему, а когда он был весь вылизан и высосан, они обратились к другому листу. Наконец все хамелеоны успели подкрепить себя еще раз предложенным питьем и тогда только обратили должное внимание на копошащихся мучных червей и похотливых до меда мух.

Туловища хамелеонов из плоских сделались опять кругленькими, в подгибавшихся ногах восстановилась крепость и устойчивость, тусклые глаза приобрели подвижность. После долгого поста они не только ели с жадностью, но поедали корм в изумительном количестве. До этого, по своим наблюдениям и опытам, я считал их умеренными созданиями.

Я знал, что на свободе они питаются только мелкими и слабенькими насекомыми, в особенности мухами, бабочками, жуками, кузнечиками, гусеницами, пауками, мокрицами, может быть, также червями; я представлял себе, что они терпеливо выжидают, пока им предложат какую-нибудь добычу. Я читал, наконец, что они никогда не едят больших насекомых и могут одолеть зараз только одного; теперь же мне пришлось убедиться совершенно в противоположном. Животные лазали по веткам вверх и вниз; когда не хватало места, они обвивались между собой завитками хвоста; за лучшее место они ссорились с угрожающими жестами; глаза их, действующие независимо друг от друга, осматривали все углы, как в вертикальной, так и в горизонтальной плоскости.

Дюжины таких глаз метились на одну и ту же добычу; муха, счастливо избежавшая одного языка, неизбежно становилась жертвой второго, третьего и т. д. Довольно большое блюдо, наполненное мучными червями, они опустошили за один присест; содержимое довольно объемистой коробки, которую дал им садовник, обиравший гусениц, в течение суток было поглощено желудками моих сорока хамелеонов, а вращающиеся глаза все еще продолжали высматривать следующую добычу: мои пленники казались прожорливее всякого другого известного мне пресмыкающегося.

Как собственно поступает хамелеон, чтобы завладеть добычей, я не мог узнать наверно. Кажется, что схваченное глазом насекомое приклеивается к головке быстро высунутого и так же быстро подобранного языка, и это, судя по наблюдениям, должно быть так; с другой стороны, может быть, что голова языка употребляется ими вроде клещей. Как бы то ни было, но я сам бесчисленное количество раз был свидетелем, что попавшее на головку языка насекомое может считать себя погибшим.

После того, как чашечка с кормом была наполнена мучными червями, мои хамелеоны буквально открыли настоящий перекрестный огонь «выстрелов» и ни разу язык не всовывался без добычи; очень часто на головке языка висели 2 или 3 мучных червя, и ни один из них не отпадал. Меткость этих стремительных выстрелов языка возбуждала всеобщее изумление.