Иногда случается, что два эскулаповых полоза одновременно обхватят одну и ту же добычу, обовьются вокруг нее и в борьбе из-за желанной еды начинают с такой быстротой кататься по земле, что зритель не может хорошенько различить, из каких частей состоит катающийся клубок».

Эффельдт достиг того, что живущие у него эскулаповы полозы ели также мертвых млекопитающих и птиц, а под конец даже нарезанную сырую конину.

В начале неволи эскулапов полоз очень зол и бешено пытается укусить руку ловца или мышей, которых посадят к нему в клетку. «При этом, – говорит Ленц, – он чрезвычайно расширяет голову, так что получается совершенно иной внешний вид и голова его становится треугольной, втягивает шею и затем чрезвычайно быстро выбрасывает ее вперед, чтобы укусить. Даже если его глаза затемнены предстоящим линянием, он целится хорошо, гораздо лучше гадюки.

Прежде чем укусить, он, подобно ей, быстро движет языком; но при самом укусе язык втянут. Иногда он быстро кусает, не раскрывая предварительно пасти; иногда же предварительно широко раскрывает рот. Если два полоза очень разозлены, то иногда кусают друг друга; вообще же они очень хорошо уживаются в неволе между собой и с другими пресмыкающимися. Злость полоза продолжается иногда долго и прорывается снова, если его потревожат, когда он нежится, или после продолжительного пребывания на свободе посадят снова в клетку. Но через несколько недель пойманный полоз, если им много заниматься, становится настолько ручным и добродушным, что действительно вступает в дружбу с хозяином, никогда не пытается более кусать его, даже из каприза или если его дразнят; попав на свободу, он, как уверяет Эрбер, снова возвращается в свою тюрьму.

Как быстро эта змея привыкает к людям, следует из наблюдения, произведенного Эрбером, когда он поймал одного эскулапова полоза поблизости от каменоломни. «Это животное, – рассказывает он, – было настолько ручным, что я предполагал, что оно уже раньше жило в неволе; но от работавших там людей я узнал, что они уже давно заметили полоза, но не убивали его потому, что видели, как он ел и истреблял мышей. Этим объяснялось отсутствие страха при приближении человека».

Так как все попытки заставить этого полоза есть не удались, то он был высажен обратно, но не оправдал ожиданий хозяина. «Полученная свобода, по-видимому, мало радовала его; он свернулся и продолжал спокойно лежать около меня на солнечном месте; удаление мое мало тревожило его. Когда я спустя долгое время возвратился на то же место, он лежал, не изменив позы и не двигался; только когда я погладил его, он, как делал обыкновенно в клетке, медленно вполз вверх по моей руке и улегся у меня на плече. Я всячески тревожил его, но он не уползал, а очень тихо пополз вверх по моей ноге и старался спрятаться ко мне под жилет; поэтому я оставил свое намерение и снова взял его с собой домой».

Один полоз, которого держал Ленц, так привык к нему, что змее не приходило более в голову укусить хозяина. «Только когда я, – рассказывает он, – как часто случалось, брал его с собою в рощу из вишневых деревьев, где он скоро поднимался вверх по стволу, затем переходил с ветви на ветвь и с дерева на дерево, он кусал меня, если я влезал за ним и хотел снять его. Там наверху он снова чувствовал себя свободным, пытался отстоять свою свободу и всегда крепко обвивался снова, когда я делал попытку отцепить его от ветви. Поэтому мне не оставалось ничего иного, как брать каждый раз с собою наверх пилу и отпиливать ветвь, на которой он висел; когда я спускался вниз, он все-таки не выпускал ветви, и потому я должен был каждый раз совать его под воду. Тогда он оставлял ветвь, поспешно плыл к берегу, и здесь я без затруднения снова ловил его».

О его искусстве лазать, гибкости и стремлении уклониться от опеки хозяина Ленц и Линк приводят интересные рассказы. Линк получил в начале июня красивую пару этих полозов из Шлангенбада, вынул обоих из хорошо выстланного мхом и травою ящика и, занятый делами, предоставил их самим себе в большой, хорошо запертой комнате. По прошествии часа он возвратился, чтобы поздороваться с гостями, но они исчезли. Он искал во всех углах, перерыл все возможные укромные уголки: тщетно!

Наконец он заметил самца на высоте 3 м на карнизе занавески, по складкам которой он, наверное, взобрался наверх; полоз лежал вытянувшись вдоль палки и спокойно посматривал на то, что происходило под ним. Стал продолжать искать, чтобы найти самку, и опять поиски долго были безуспешными, пока наконец наш наблюдатель не услыхал легкое движение в подушке обитого стула. Перевернув стул, он с радостью увидел беглеца, который тесно перепутался с пружинами сиденья и, как доказывали попытки кусаться, решился защищать против всякого свое убежище.

Лишь с величайшим трудом удалось вынуть оттуда животное.

Склонной к бродяжничеству паре предоставили теперь более надежное помещение: ящик, заплетенный сверху частой проволочной сеткой. Один раз крышку закрыли недостаточно тщательно, змеям удалось несколько сдвинуть ее в сторону, и тюрьма снова оказалась пустой. Отверстие, через которое оба полоза ускользнули, возбуждало своими малыми размерами справедливое изумление; казалось непостижимым, как такое большое животное могло протиснуться через такую щель. На этот раз очень долго искали напрасно, выдвигали ящики, самым тщательным образом осматривали каждую подушку, даже поднимали пол; все комнаты, все уголки были осмотрены, но змеи, казалось, пропали.

«Приблизительно через три недели, – рассказывает наш автор, – я собирался пройти через спальню в одну внутреннюю комнату, как вдруг увидел самку, которая усердно старалась пролезть под дверью в соседнюю комнату. Встревоженная приближавшимися шагами, она на мгновение приостановилась и лежала теперь передней частью тела на пороге, остальным телом в спальне, прижавшись под дверь, как мертвая. Дверь нельзя было отворить, не повредив животное, но вытащить его, не разорвав на куски, также было невозможно. Поэтому я предоставил змею самой себе, и она воспользовалась этим, чтобы как можно скорее удрать.

При этом я не мог надивиться переменам формы ее тела, которое сжималось то в вертикальном, то в горизонтальном направлении. Но где же обитало животное все это время? Несмотря на тщательные поиски, это до сих пор осталось неразрешенной загадкой. Спустя 8 дней был найден и самец, а именно на куче хвороста около дровяного сарая, где он с удовольствием потягивался под теплыми солнечными лучами. Судя по объему тела, он, за время своего отсутствия, не умерщвлял своей плоти».