Как в прежние времена, так и сегодня еще очковая змея служит предметом благоговейного почитания и даже почти боготворения и играет важную роль в религиозных сказаниях индусов. Одна из самых интересных выдумок этого рода следующая: когда Будда однажды скитался по земле и заснул под лучами полуденного солнца, явилась кобра, расширила свой щит и заслонила им от солнца лицо бога. Довольный этим бог обещал ей чрезвычайную милость, но забыл о своем обещании, и змея была вынуждена напомнить ему об этом, так как грифы производили в это время среди них ужасные опустошения. В защиту от этих хищных птиц Будда даровал кобре очки, которых коршуны боятся.

Другое сказание повествует о драгоценном камне, «негеме-ник-киа», который иногда находят в желудке кобры и который она заботливо скрывает, так как не поддающийся описанию блеск его стал бы привлекать всякого, подобно лучезарному светилу, и тем подвергал бы животное опасности.

Во время пребывания Деллона в Курануре, около середины XVII столетия, один секретарь князя был укушен очковой змеей. Его принесли в город, а вместе с ним в хорошо закрытом сосуде и змею. Князь был очень огорчен несчастным случаем и призвал браминов, которые трогательным образом стали указывать змее, что жизнь раненого секретаря очень важна для государства. К таким увещаниям присоединялись и необходимые угрозы: змее объясняли, что ее сожгут на одном костре с больным, если в результате ее укуса он умрет. Однако божественное животное не смягчилось, и секретарь умер. Глубокое уныние овладело князем; однако ему вовремя пришла в голову мысль, что мертвый, быть может, навлек на себя гнев богов каким-нибудь тайным грехом, и змея исполнила лишь повеление богов. Поэтому ее вынесли в сосуде из дому, отпустили на свободу и надлежащим образом умоляли ее с низкими поклонами о прощении.

Данные Ричардса об особенных воззрениях, которые удерживают индийцев от умерщвления змей, сообщены уже выше. Если житель Малабара находит в своем доме ядовитую змею, он самым дружеским образом просит ее уйти; если это нисколько не помогает, то он держит перед ней пищу, чтобы выманить ее, а если она и тогда не уходит, то он призывает благочестивых служителей божества, которые, понятно, за соответствующее вознаграждение, делают змее трогательные увещания.

По справкам, собранным Фэйрером, воззрения индийцев, если и не всех каст, не изменились в этом отношении и до наших дней. Многие из них ни в каком случае не убьют очковую змею. Если кто-нибудь найдет ее в своем доме, то успокаивает ее, насколько может, кормит и защищает ее, как будто бы причиненный ей вред должен принести несчастье дому. Если страх перед опасным и злобным гостем перевесит суеверное обоготворение, или, например, змея умертвит кого-нибудь из жителей дома, то индиец приказывает поймать ее, но и теперь обращается с ней почтительно и осторожно, относит ее в отдаленное необитаемое место и отпускает на свободу, чтобы она мирно ползла своей дорогой.

С таким народом фиглярам, понятно, легко иметь дело. Слепая толпа считает их фокусы за очевидное волшебство, а брамины по мере сил поддерживают эту выгодную для них веру. Правда, нельзя отрицать, что фигляры обращаются с этими опасными животными таким образом, что вполне могут внушить и недоверчивому европейцу высокое почтение к своей ловкости; но все их искусство основано исключительно на точном знании характера и особенностей змеи.

Различные писатели утверждали, что очковой кобре, как и ее африканскому родичу, египетской, выламывают ядовитые зубы, прежде чем употреблять их для представлений, и что укус их не может приносить вред; но уже Дэви самым решительным образом оспаривает это мнение, а новейшие наблюдатели вполне согласны с ним. Конечно, может случаться, что фигляры выламывают у змей ядовитые зубы, но обыкновенно кобра обладает своим смертоносным оружием и, следовательно, может пускать его в дело; дрессировка, которой она подверглась, едва ли может помешать ей в этом.

Дрессировка, правда, происходит, но, наверное, не ведет к тому, чтобы удержать животное от кусания, и только проворство и внимательность фигляра спасают его от опасности, которую он дерзко навлекает на себя, хотя и не во всех случаях. Иной из этих людей погибает от очковой змеи.

«Заклинатель змей, – рассказывает Дэви, – дразнит кобру ударами или быстрыми угрожающими движениями руки и снова успокаивает ее голосом, медленными круговыми движениями рук и легким поглаживанием. Если она разозлится, он искусно избегает ее нападения и играет с ней только, когда она успокоена. Тогда он подносит пасть животного к своему лбу, проводит ею по лицу. Народ думает, что заклинатель может безопасно обращаться со змеями благодаря волшебству; просвещенный человек смеется над этим и подозревает фигляра в обмане, думая, что он вырвал у кобры ядовитые зубы; но он ошибается, а народ более прав. Я исследовал таких змей и нашел их зубы неповрежденными.

Фигляры действительно обладают волшебством – конечно, не сверхъестественным, а волшебством уверенности и мужества. Они знают нравы и склонности этой змеи, знают, как неохотно она пускает в дело свое смертоносное оружие и что она кусает лишь после того, как ее сильно раздразнят. Тот, кто обладает уверенностью и проворством этих людей, может подражать их игре, и я не раз делал это. Фигляры могут вести игру с каждой змеей, только что пойманной или долго содержавшейся взаперти; но они не отваживаются на это ни с какой другой ядовитой змеей».

Справедливость указаний Дэви печально подтвердилась, по Тенненту, на Цейлоне смертью одного из этих заклинателей, который благодаря этим представлениям приобрел необыкновенную дерзость в обращении со змеями, был укушен одной из них в грудь и умер в тот же день.