В южной Африке, как и в Мексике, принимают еще одну меру предосторожности, именно расширяют рану, а когда змеиный камень вполне напитается, его бросают обыкновенно в воду или молоко, очищают его таким образом, высушивают и снова прикладывают к ране. Что подобное тело действительно может оказывать некоторое действие, нельзя сомневаться; однако действие это, конечно, значительно уступает действию кровососной банки, и упомянутые выше случаи могут следовательно доказать лишь то, что больные, спасенные с помощью змеиного камня, были лишь легко ранены и отравлены. В том же смысле высказывается и Фэйрер.

С гораздо большей уверенностью употребляли недавно в Индии против укусов змей листья кирказона и, как говорят, получали самые лучшие результаты. «Одна индианка, укушенная змеей, – рассказывает Лацтер, – была принесена ко мне на носилках. Она находилась в состоянии полной безжизненности, так что я решительно отказал ей в помощи. В этом меня поддерживал и один офицер, находившийся в моем доме; он указывал, что лучше всего отослать ее обратно, чтобы не ронять моего целебного средства в глазах народа. Женщина была холодна, как мрамор; я вовсе не замечал кровообращения; по виду она походила на труп.

Муж ее был глубоко огорчен моим отказом и умолял, чтобы я хоть попробовал применить свое средство. Я объяснил ему свои причины и не скрыл от него своего глубокого убеждения, что его жена уже скончалась. Однако чтобы не увеличивать его горе, упорствуя в отказе, я насильно раздвинул челюсти укушенной и влил своего лекарства, которое я составил из трех растертых листьев кирказона средней величины и десяти зерен перца, настоянных в унции воды. Когда питье было влито, я велел привести тело в сидячее положение, и стал ждать с некоторым напряжением, но без малейшей надежды на успех. По прошествии 8 или 10 минут я заметил легкую пульсацию в нижней губе. Я тотчас велел мужу носить больную взад и вперед при помощи моих слуг, в надежде, если возможно, снова возбудить кровообращение.

Двое людей держали ее под руки и стали двигать ее взад и вперед, причем ноги ее беспомощно волочились. Несколько минут спустя я заметил, что больная сделала попытку двигать ногами, и велел поднять ее настолько, чтобы подошвы касались земли. Еще несколько минут, и глубокий вздох, сопровождаемый странным криком, показал, что сознание возвращается. Затем последовал возглас: «Огонь жжет внутренности!» В это время грудь и руки были еще холодны, как у трупа. Я тотчас снова дал ей настой одного листа в унции воды, который, по-видимому, смягчил жгучие боли в желудке.

Теперь она могла указать мне место, в которое была укушена. Я велел натирать его листьями кирказона и, благодаря этому, она была в состоянии ходить без посторонней помощи. Я велел ей еще ходить взад и вперед, по крайней мере, часа два, сказал ей затем, что она вполне выздоровела, и отпустил ее».

Лаутер рассказывает и другие подобные случаи и уверяет, что он лечил, по крайней мере, 20 человек, на которых употребление кирказона увенчалось полнейшим успехом. При опытах над собаками оказалось, однако, что это растение не может считаться средством, пригодным во всех случаях, и что у этих животных оно вызывало ужасную лихорадку, от которой они и погибали. Это различное действие, по мнению Лаутера, легко можно объяснить; он утверждает, что последствия отравления проявляются у различных живых существ очень несхожим образом.

Очень может быть, что старая слава кирказона оправдается, и он окажет целебное действие против змеиного яда. Однако, по опытам, произведенным до сих пор знатоками дела, надежда на листья кирказона оказывается очень плохой. «Я должен, к сожалению, сказать, – замечает Фэйрер, – что во всех случаях, когда я применял кирказон, я терпел полную неудачу, и я вообще очень сомневаюсь в том, чтобы существовало какое-нибудь средство, которое могло бы воспрепятствовать действию страшного яда взрослой очковой змеи, хотя мне и кажется возможным, что более крупные животные, укушенные очковой змеей, могут быть вполне спасены, благодаря употреблению лекарств».

Если вспомнить сообщенные выше, правда, сомнительные, данные о вопиющем числе людей, погибших от укусов ядовитых змей, если принять во внимание указание Руссенберга, что в 1834 году на Цейлоне умерло 20 человек от укусов этих змей, опять-таки преимущественно очковых, и положиться на уверение Теннента, что из 112 человек, умерщвленных в 1851 – 55 годы на том же острове дикими животными, 68 умерло от змеиного яда, то приходишь к выводу, что число врагов этих опасных пресмыкающихся не может быть особенно велико. Тем не менее, индийцы рассказывают о значительном числе мелких хищных млекопитающих с мунго* во главе, и различных хищных птицах, которые будто бы усердно преследуют ядовитое пресмыкающееся.

* Общеизвестен злейший враг индийской кобры хищник семейства виверровых млекопитающих – мангуст, воспетый Редьярдом Киплингом под именем Рики-Тики-Тави. Мангусты обладают существенно более низкой чувствительностью к яду кобр, чем другие млекопитающие (например, в 25 раз ниже, чем собака), однако укусы змеи для них болезненны, и они стараются их избегать.

Упомяну еще, как о факте, достойном внимания, о том, что увеличение числа змей наблюдали, или, по крайней мере, полагали, что наблюдали, там, где усердно охотились за павлинами и другими дикими курами и таким путем сильно уменьшили число этих птиц. На основании этого можно было бы заключить, что эти большие и гордые птицы поступают с очковыми змеями так же, как и наши домашние куры с гадюками. Утверждают также, будто бы олени Цейлона истребляют много змей, прыгая на них всеми четырьмя ногами сразу и растаптывая их.

Огромное число несчастных случаев побудило английское правительство прибегнуть к более серьезным мерам для уничтожения ядовитых змей и, прежде всего, очковых. К счастью, не все индийцы думают так, как было указано выше; многие из низших каст, напротив, занимаются почти исключительно ловлей или умерщвлением ядовитых змей, одни для того, чтобы давать представления с ними, другие – чтобы добывать скудное вознаграждение ловлей и убиванием их.

В 1858 году правительство назначило за каждую убитую и доставленную властям ядовитую змею вознаграждение в 4 анна, или 48 пфеннингов, и выдало в одном только округе не менее 1 961 рупии. Когда вознаграждение было понижено до 2 анна, число доставляемых змей внезапно понизилось, так что в 1859 году в том же округе выдали лишь 124, в 1860 – даже лишь 27, а в 1861 лишь одну рупию; никто не хотел рисковать жизнью из-за ничтожной суммы в 2 анна. В 1862 году вознаграждение снова повысили до 4 анна, и тотчас снова началась охота за змеями, так что уже в первый день было доставлено 47, во второй – 70, позднее – 118 ядовитых змей в день. С 15 октября до 7 декабря результаты ловли увеличились настолько значительно, что было доставлено 26 920 змей. Когда наместник выразил удивление, что именно в холодную погоду было поймано столько змей, то ему просто и основательно объяснили это увеличением числа ловцов змей и постепенно возрастающей опытностью их.

Конечно, по-видимому, не была исключена возможность того, что между ядовитыми змеями могло находиться и много неядовитых; но чиновники утверждали, что осматривали доставленных змей с большой тщательностью, и полагали, что было бы выдано на 40 000 рупий больше, если бы они не платили исключительно за ядовитых змей. Однако при этом выяснилось, как можно было и ожидать, что хитрые туземцы, чтобы более удобным образом получать сравнительно высокий доход, занимались с большим успехом регулярным разведением опасных змей.