Она живет в одиночку, однако, по словам Эффельдта, встречается нарами еще иногда в мае, то есть долгое время спустя после спаривания; выбирает убежище под камнями или в отверстиях почвы, в кустах, даже в лесах и на открытых полях или на межах между ними, но особенно охотно поселяется в виноградниках. По Гредлеру, в Тироле она появляется уже в марте и встречается еще поздней осенью; на островах Киклады почти не впадает в зимнюю спячку, но остается деятельной целый год напролет.

Эффельдт никогда не наблюдал ее в полуденное время, но или ранним утром, или поздно вечером; наш наблюдатель находил ее часто в большом количестве даже на таких местах, которые напрасно обыскивал днем, когда в теплые вечера, через четверть часа после захода солнца, выходил искать змей с фонарем в руках. «На мысль о подобного рода охоте, – рассказывал он мне, – я был наведен сообщением венгерского крестьянина, которого расспрашивал об этом животном, и у которого просил помощи.

«Днем, – говорил мне этот человек, – будет трудно собирать ядовитых змей, но вечером это не представит никаких затруднений: надо только зажечь огонь, тогда их приползет столько, что можно наловить сколько угодно». Я последовал этому совету в тот же вечер, и результат подтвердил справедливость сообщения, казавшегося мне тогда маловероятным. Мой охотник за змеями и я поймали за одну ночь 21 змею».

По наблюдениям Эрбера, носатая гадюка питается мышами, птицами и ящерицами, причем умеет очень хитро подстерегать птичек и смертельно ранит простодушных пернатых певцов часто во время пения. «С жалобным криком поднимается птичка еще раз в воздух, но тотчас же падает на землю и умирает через несколько минут, после чего змея съедает ее».

О размножении носатой гадюки не имеется особых наблюдений; но, из сообщений Эффельдта и Эрбера, видно, что спаривание происходит приблизительно в то же время, как и у обыкновенной гадюки, детеныши выводятся в августе или сентябре. В сентябре одна самка, пойманная Эрбером, родила двух детенышей, которые, к сожалению, оба появились на свет мертвыми, может быть, недоношенными, потому что они были еще в яичной оболочке.

Первые пойманные носатые гадюки, полученные Эффельдтом, были присланы ему с замечанием, что они ни разу не принимали пищу в клетке; но как раз эти два экземпляра опровергли подобное утверждение, так как одна из них, без дальних рассуждений, схватила и проглотила брошенную ей мышь. Впоследствии то же наблюдение повторялось несколько раз. Некоторые экземпляры даже отличались прожорливостью, отнимали корм у других змей, а у слабейших со злобным шипением вырывали из пасти наполовину проглоченных мышей и насыщались ими.

Так как живые мыши, которыми сначала кормили змей, иногда не сразу бывали убиты ленивыми носатыми гадюками и грызли ящик, то Эффельдт стал бросать только мертвых мышей; но змеи не пренебрегали и ими, а под конец так привыкли к этому корму, что перестали пускать в ход свое оружие, когда схватывали мышь, безразлично мертвую или нет.

Однажды Эффельдт оглушил мышь ударом и бросил ее носатым гадюкам. Она тотчас же была схвачена и проглочена, но при этом очнулась, начала шевелиться и царапаться. Так как гадюка схватила ее сзади, то мышь старалась выкарабкаться и пробиралась вперед, и гадюка должна была напрягать все силы, чтобы возвращать ее назад. Через некоторое время змея решилась выплюнуть сопротивляющуюся добычу. Мышь еще была жива, но превратилась в неузнаваемый комок, весь покрытый слюной; она еще билась несколько минут и затем умерла. Но носатая гадюка тоже оказалась больной и околела часа через три, может быть, вследствие внутренних повреждений, причиненных ей мышью.

По наблюдениям Эффельдта, носатая гадюка отлично уживается с другими змеями, даже с неядовитыми; вообще она сравнительно миролюбивое животное и, пока не рассержена, не обращает внимания на других животных, исключая мышей и птиц. Она не так свирепо бросается на хозяина, как обыкновенная гадюка, мало-помалу выучивается кое-чему до известной степени, и поэтому принадлежит к тем немногим ядовитым змеям, которые доставляют радость любителю.

«В сентябре 1857 года, – рассказывает Эрбер, – я получил из Далмации двух носатых гадюк, а в начале декабря еще третью. Пара из них живет у меня до сих пор (1863). Они не впадали в зимнюю спячку, хотя я ставил их в прохладное место, но аккуратно каждую неделю съедали по одной мыши, которая никогда не жила больше пяти минут после укуса.

Два раза я даже видел, как мышь, укушенная в голову, падала с жалобным писком и моментально умирала. Только на следующий день или даже через день после этого змея проглатывала свою жертву, и, право, ей стоило немалого труда справиться с животным, успевшим сильно окоченеть; часто ей это удавалось только после трех или четырех бесплодных попыток, но всегда она проглатывала добычу ночью; по крайней мере, я никогда не видел, чтобы она ела что-нибудь днем.

Вообще ночь – это ее время: она тогда гораздо живее, чем днем. Ночью она следит за каждым движением руки, между тем как днем лежит совершенно спокойно и особенно усердно ищет солнечного тепла. Она пьет часто и охотно, относительно людей не особенно раздражительна, но относительно животных – очень; например, вид собаки легко приводит ее в бешенство, и она выказывает это тем, что сильно шипит и приподнимается. Она нелегко обращается в бегство, но большей частью принимает выжидательное положение, из которого неохотно позволяет себя потревожить.