Ежа отнюдь нельзя считать за неловкого и неуклюжего охотника; он отлично знает разные охотничьи уловки. Главным образом пища ежа состоит из насекомых, почему его и можно причислить к полезным животным. Но такая малопитательная пища не вполне удовлетворяет его, вследствие чего он объявляет войну и другим животным. Ни одно из маленьких млекопитающих или птиц не застраховано от его нападений; среди же низших животных он хозяйничает самым ужасным образом. Кроме несметного количества кузнечиков, сверчков, тараканов, майских и навозных жуков, других жуков всевозможных видов и их личинок ёж пожирает дождевых червей, слизней, лесных или полевых мышей, маленьких птиц и даже птенцов больших пород.
Трудно поверить, чтобы он в самом деле в состоянии был ловить маленьких проворных мышей; но он отлично понимает охотничье искусство и мастерски справляется с такой, по-видимому, невероятной задачей. Я наблюдал ежа однажды за ловлей мышей и крайне удивлялся его хитрости. Весной, шныряя по низкой ржи, он вдруг остановился перед мышиной норой, обнюхал вокруг, медленно обошел со всех сторон и, наконец, уверенно попал в то место, где проложена мышиная нора. В этом случае рыльце его было как нельзя кстати. С крайней торопливостью он разрыл землю в том месте, где прошла мышь, и очень скоро догнал ее, о чем свидетельствовали писк мыши и самодовольное ворчание ежа, доказывавшее, что жертва схвачена охотником.
Этот случай познакомил меня с охотой ежей за мышами в поле; но как они умудряются ловить их в амбарах и сараях, это я узнал впервые гораздо позже, от моего друга Альбрехта. Бегая однажды по комнате, еж, воспитывавшийся у этого наблюдателя, вдруг заметил дерзкую мышь, которая отважилась выйти из своей норы. С невероятной быстротой, не утрачивая, впрочем, своей обычной неловкости, ёж напал на дерзновенную и схватил ее, прежде чем она успела убежать.
«Это поразительное в столь неуклюжем животном движение лихого удальства, которое мне не раз приходилось наблюдать в еже и после, – пишет мой друг, – возбуждало во мне всякий раз искренний смех; оно до такой степени своеобразно, что не поддается никакому сравнению; это было нечто вроде пущенной из лука стрелы, которую ветер гнал то вправо, то влево и все-таки донес до верной цели».
Гораздо важнее этих хищнических набегов бывают бои ежа со змеями. Тут он выказывает храбрость, которую трудно предполагать в нем. Ленц сделал прекрасные наблюдения над этим.
«Двадцать четвертого августа, – сообщает он, – я посадил самку ежа в большой ящик, в котором она через два дня принесла шестерых детенышей, снабженных маленькими иглами; тут она стала заботиться о них с истинно материнскою нежностью. Для испытания ее аппетита я давал ей очень разнообразную пищу и нашел, что она ела с большим удовольствием жуков, дождевых червей, лягушек, даже жаб – последних, впрочем, не особенно охотно, – медяниц и кольчатых ужей; любимым же ее кушаньем были мыши; плоды она ела только тогда, когда не было никакой животной пищи.
Однажды я в продолжение двух дней нарочно ничего другого не давал ей, кроме плодов, она ела так мало, что двое из ее детенышей умерли с голоду, от недостатка в молоке. Большое мужество показывал мой ёж по отношению к опасным животным. Однажды я впустил к нему в ящик восемь сильных хомяков, животных, как известно, очень злых, с которыми шутить нельзя. Едва он почуял новых гостей, как гневно взъерошил свои иглы и, пригнув нос к земле, бросился на ближайшего врага. При этом издавал звуки, похожие на барабанный бой, точно подзадоривая себя к битве, и его взъерошенные на голове иглы грозно вздымались, как бы образуя боевой шлем, годный как для обороны, так и для наступления.
Как только хомяк подступал к ежу с намерением укусить его, он кололся в кровь об его иглы и получал столько ударов колючим панцирем в бока и столько укусов в ноги, что погиб бы неизбежно, если бы я его не отнял. Покончив с одним, колючий герой напустился на других врагов и стал расправляться с ними не менее энергично, так что и тех мне пришлось спасать от рассвирепевшего ежа.
Но перейдем к самому существенному и опишем, как наш герой справляется с гадюками. Удивляясь его подвигам, мы должны сознаться, что у нас не хватило бы в данном случае мужества подражать ему.
30 августа я впустил большую гадюку в ящик ежа, занятого в то время кормлением своих детенышей. Предварительно я имел случай убедиться, что у этой гадюки не было недостатка в яде, так как за два дня перед этим она быстро умертвила мышь. Еж очень скоро заметил ее присутствие (руководствуясь, по обыкновению, не зрением, а, как всегда, обонянием), поднялся со своего ложа, бесстрашно обошел вокруг, обнюхал ее с головы до хвоста, так как она лежала вытянувшись, и в особенности внимательно обозрел ее пасть.
Змея начала шипеть и несколько раз ужалила ежа в морду и губы. Как бы издеваясь над ее бессилием, зверек спокойно облизал себе тут же, не отходя, раны, причем получил сильный укус в высунутый язык. Не смутившись и этим, он продолжал обнюхивать разъяренную и не перестававшую кусаться змею и даже дотрагивался до нее языком, но не кусал. Наконец, быстро схватил голову змеи, раздробил ее зубами, несмотря на сопротивление, вместе с ее ядовитыми зубами и железами и съел полтуловища.
Покончив с гадюкой, он снова залег к детенышам и стал продолжать прерванное кормление. Вечером он съел остальную часть змеи и маленькую новорожденную гадюку. На следующий день он опять съел трех новорожденных гадюк и, как ни в чем не бывало, чувствовал себя отлично, как и его детеныши; на ранах же не было видно ни опухоли, ни малейших болячек.
Первого сентября ёж вторично выступил в бой. Как и в тот раз, он приблизился к гадюке, обнюхал ее и получил несколько укусов в морду, щетину и иглы. В то время, как он обнюхивал, гадюка, которая до сих пор напрасно трудилась над ним и только изрядно искололась об его иглы, наконец, опомнилась и задумала дать тягу. Она поползла вокруг ящика, но еж не оставил ее и продолжал следовать за ней, несмотря на то, что она жестоко кусала его всякий раз, как только он приближался к ее голове.
Наконец он загнал ее в самый угол ящика, где лежали его детеныши; не видя возможности двигаться дальше, змея широко разинула пасть с оскаленными ядовитыми зубами. Еж, однако, не отступил; тогда она бросилась на него и так сильно ухватила за верхнюю губу, что сама повисла на ней. Еж стряхнул гадюку; она уползла, но он продолжал двигаться за ней и при этом получил несколько новых укусов. Эта борьба продолжалась добрых 12 минут; я насчитал у ежа до десяти укусов, которые он получил в морду, и двадцать, которые попали в щетину или не достигли цели. Пасть гадюки, исколотая иглами, была вся в крови.
Наконец ёж схватил ее голову зубами, но она вырвалась и уползла. Я поднял ее за хвост и схватил позади головы; она тотчас же раскрыла пасть, чтобы меня укусить, и этим доказала, что ее ядовитые зубы были еще в целости. Когда я снова бросил змею в ящик, ёж немедленно схватил зубами ее голову, размозжил и, не торопясь, съел гадюку, не обращая внимания на ее извивы и извороты. После этого он поспешил к своим детенышам и тотчас же принялся кормить их молоком.
Самка и детеныши оставались здоровыми: ни на ком из них не обнаружилось никаких дурных последствий. С тех пор ёж часто сражался с подобным же успехом и всегда прежде раздроблял гадюке голову, тогда как у безвредных змей он этого не делал. Остатки после еды он уносил в гнездо и съедал их впоследствии».
