Сродный ему дрил (Papio leucophaens) немного меньше ростом, шерсть у него сверху оливково-бурая, снизу и по бокам беловатая, бакены желтовато-чалые, лицо черное, руки и ноги медно-красные, седалищные наросты и мошонка красные. Длина взрослого дрила достигает 85-90 см, высота до плеч – 55-60 см, длина хвоста 8-9 см.
Довольно странно, что мы не знаем ничего верного о жизни этих двух видов обезьян на свободе, между тем как в неволе они нам давно известны. Их родина – Гвинейский берег, и к нам в Европу они привозятся с Золотого Берега. Говорят, что обезьяны водятся стадами в горных лесах и живут частью на скалах, а частью на деревьях, но нередко покидают свои жилища, чтобы посещать и грабить ближние поселения.
Рассказывают даже, что толпы их нападают на целые деревни и в отсутствие мужчин сильно обижают детей и женщин. Туземцы, говорят, больше боятся мандрила, чем льва, никогда не вступают с ним в бой поодиночке, даже избегают лесов, где эти обезьяны живут, или собираются хорошо вооруженной толпой и совершают настоящие походы против этого врага. Сколько правды заключается в этих рассказах, решить трудно; во всяком случае нужно признать их преувеличенными и принимать на веру осторожно.
Раньше дрилы и мандрилы чаще попадали для продажи в Европу, чем теперь. Древним оба вида были неизвестны. «Это животное, – говорит старик Гесснер, – встречается довольно редко в индийских пустынях и лишь иногда привозится шарлатанами на базары и ярмарки. Оно имеет на ногах пальцы, как у человека, и когда ему грозят пальцем, то оборачивается к грозящему задом.
Это животное ест яблоки, груши и другие плоды, а также хлеб и охотно пьет вино. Когда оно проголодается, то взбирается на деревья и стряхивает с них плоды. По характеру приветливо, особенно к женщинам, дружбу свою к которым выражает различным образом». Приложенное к этому описанию изображение так удачно представляет мандрила в том положении, когда он поворачивается задом к человеку, что нельзя сомневаться в том, что это на самом деле мандрил.
«Гнев других обезьян, – как выражается один английский писатель, – сравнительно с яростью мандрила все равно что легкий ветерок перед ужасным тропическим ураганом, который все уничтожает на своем пути».
Насколько сильно его бешенство, настолько велика и его непристойность, для описания которой не хватает слов. «Его крик, взгляд и голос, – говорит Кювье, – выражают полнейшее скотское бесстыдство. Свои грязные похоти он удовлетворяет самым бесстыдным образом. Кажется, природа хотела олицетворить в нем порок со всем его безобразием».
Все, что казалось нам отвратительным в гамадриле и других павианах, покажется умеренным сравнительно с поведением мандрила. Его страстность не знает границ. Разгневанный, он впадает в такое раздражение, что все забывает и бросается очертя голову на своего врага. Истинно демонический огонь загорается в глазах зверя, который кажется тогда одаренным сверхъестественной силой и злобой. В эту минуту у него одна мысль: разорвать в клочки врага и устранить со своей дороги всякое препятствие. Его тогда не пугает ни кнут, ни оружие.
Нападение его обусловливается тогда не отвагою, а просто безумием; ни одного зверя сторожа же боятся так, как разъяренного мандрила. Лев и тигр – перед ним ягнята, потому что они все-таки держатся границ благоразумия, гамадрил же и другие павианы в сравнении с ним – младенцы.
Половые побуждения у мандрила выражаются точно так же неистово, как и другие страсти. Гесснер справедливо замечает, что мандрил распространяет свою похоть не на одних самок своей породы. У мандрилов, живущих в неволе, замечена не только склонность к женщинам, но и ревность к мужчинам, которые ухаживают за знакомыми им женщинами. Они приходят в бешенство, когда видят, что мужчина ласкает или только делает вид, что ласкает предмет их страсти, и долго не прощают ему этого поступка.
В зоологическом саду в Париже однажды очень удачно воспользовались ревностью этого животного, чтобы захватить разломавшего свою клетку и наделавшего много вреда мандрила. Все попытки изловить его оказались безуспешными, он успел уже ранить несколько сторожей, когда, наконец, одному из них пришла мысль завлечь обезьяну в клетку, воспользовавшись его собственной страстью.
С задней стороны клетки была маленькая дверца; за ней встала дочь одного из сторожей так, чтобы обезьяна могла ее видеть; к ней подошел один сторож, обнял ее и сделал вид, что хочет ее поцеловать. Этого было довольно для влюбленного мандрила. Он в бешенстве кинулся на этого человека, конечно, с намерением разорвать его, но, чтобы достигнуть своей цели, должен был войти в клетку. Всякое благоразумие было забыто: ревнивая обезьяна без оглядки бросилась в отворенную дверь и через минуту очутилась за железной решеткой.
Нельзя отрицать, что мандрила очень трудно воспитывать и что большинство вследствие своей раздражительности в неволе погибает, но бывают и исключения.
Один очень известный мандрил был артистом обезьяньего театра Брукмана. Он находился более 16 лет во владении своего хозяина и был приручен и выдрессирован, насколько это возможно для обезьяны. Перед посторонними он, конечно, делался вспыльчивым и раздражительным, но к своему хозяину относился вполне доверчиво и даже тогда, когда, давая волю своей ярости, он по обыкновению всех павианов тряс прутья своей клетки, как бы желая ее разломать, Брукман мог безнаказанно хватать его за ошейник, вытаскивать из клетки и заставлять показывать фокусы.
