О хулоках мы тоже имеем довольно подробные рассказы. Эти обезьяны, по Гарлану, держатся преимущественно на невысоких горах, так как они не выносят холода. Их пища состоит из плодов, однако они поедают и некоторые травы, нижние ветви деревьев и другие части растений; они разжевывают их, проглатывают сок, а разжеванную массу выбрасывают. Блэнфорд сообщает, что хулоки, как и все обезьяны, охотно пожирают насекомых, особенно пауков, а также яйца и, конечно, молодых птиц, а может быть и вообще всех птиц, каких только им удается поймать. О быстром гиббоне рассказывают даже, что он умеет ловить птиц на лету.

По Овену, который прожил почти два года на родине хулоков, эти обезьяны собираются в лесах в общества от 50 до 100 особей; старые самцы, по словам Блэнфорда, отделяются от стада и живут отдельно, что часто встречается у многих млекопитающих. Обыкновенно хулоков замечают на вершинах тех деревьев, плоды которых особенно любят, но иногда они выходят по тропинкам из густого леса на открытые поляны. Раз Овен неожиданно встретил стадо этих животных, которое весело забавлялось, но при его приближении тотчас подняло тревогу и убежало в бамбуковую чащу; другой раз он, проходя один по вновь проложенной дороге, вдруг увидел, что окружен большим стадом этих обезьян, которые казались изумленными и еще более рассерженными тем, что в их царство проникло какое-то странно одетое существо.

При приближении человека хулоки вообще убегают с возможной поспешностью, почему увидеть их удается редко. Они, как сообщил мне Гаскерл, так же осторожны, как и любопытны, и потому нередко показываются на опушке открытого пространства, вырубленного под пашню в тех местностях, где еще не напуганы охотниками; но коль скоро замечают, что за ними наблюдают или к ним приближаются, то мгновенно скрываются, и после того обезьян уже не так легко увидеть.

Зато их голоса приходится слышать чаще. При восходе и закате солнца они поднимают такой ужасный крик, что можно оглохнуть, находясь вблизи, и не на шутку испугаться, если нет привычки к этой странной «музыке». Это ревуны Старого Света; они будят обитателей Малайских гор и вместе с тем досаждают горожанам, которым отравляют отдых на дачах. Говорят, что их крик можно слышать на расстоянии английской мили.

Часто приходилось слышать и крик длинноруких обезьян, содержащихся в неволе, притом как обладающих гортанными мешками, так и тех, которые лишены этих придатков, усиливающих голос. Один опытный наблюдатель, Беннет, держал живого сиаманга и заметил, что если он был чем-нибудь возбужден, то вытягивал губы воронкой, наполнял воздухом свой гортанный мешок и затем кричал почти как индюк. Он одинаково кричал и при радостном, и при гневном возбуждении*.

* Гиббоны – единственные млекопитающие, кроме человека, способные издавать чистые мелодичные звуки. Утреннее хоровое пение семьи гиббонов служит для маркировки территории и объединения членов группы. Инициатором «концерта» является самец. Другие члены семьи подхватывают «мелодию» голосами разной тональности. «Песни» некоторых видов насчитывают до 90 «колен», состоящих из нескольких сигналов разного тона и тембра. Вокализация гиббонов зависит от погоды, времени суток, индивидуальных особенностей и «настроения» певцов.

Относительно душевных способностей длинноруких обезьян мнения наблюдателей различны. Дювосель очень дурно отзывается о сиаманге: «Его медлительность, непристойность и тупоумие остаются неизменными. Правда, под властью человека он скоро становится настолько же кротким, насколько был прежде диким, и настолько же доверчивым, насколько прежде был пугливым, однако всегда остается более боязливым, чем другие виды; он никогда не привязывается к человеку так, как те, и его покорность является скорее следствием невыразимого равнодушия, чем приобретенного доверия. Он остается одинаковым как при хорошем, так и при дурном обращении; благодарность и ненависть, по-видимому, для него чужды.

Его внешние чувства слабы. Если он рассматривает что-нибудь, то безучастно; если ощупывает, то машинально. Это существо, лишенное всяких способностей, если расположить животное царство по степени развития ума, то ему пришлось бы занять одно из самых последних мест. По большей части он сидит, скорчившись, обхватив себя длинными руками и, спрятав голову между бедер, и отдыхает или спит. Лишь время от времени выходит из этого состояния и прерывает продолжительное молчание неприятным бессмысленным криком, не выражающим ни чувства, ни какой-либо потребности.

Даже голод, кажется, не пробуждает его из природной сонливости. В неволе он равнодушно берет пищу, без жадности подносит ее ко рту и даже позволяет отнять ее. Пьет он таким способом, который соответствует остальным его ухваткам: погружает в воду пальцы и сосет висящие на них капли».