«Однажды на стойке, – рассказывает Гомейер, – я услышал жалобные стоны зайца, незадолго перед тем виденного мной; я тотчас же поспешил на этот крик, пробираясь с возможной осторожностью, и вскоре заметил лисицу, душившую бедного зайца. Ее кровожадность была так велика, что я смог убить ее, прежде чем она увидела меня». Все эти примеры свидетельствуют о том, что пробудившаяся в лисице неудовлетворенная кровожадность или сильный голод способны это, в общем осторожное, животное сделать и глухим, и слепым, не замечающим грозящей ему опасности, так как умными и расчетливыми подобные ее действия назвать нельзя.

Всевозможные проделки лисицы могут доставить постороннему наблюдателю большое удовольствие; зато люди, пострадавшие от ее хищнических набегов, не смогут помянуть ее добром, так как опыт показал, что этот зверь умерщвляет гораздо больше того, что может съесть, и, если б ему не оказывали серьезного сопротивления, он передушил бы на любом дворе всех птиц; притом это такой хищник, который не имеет ни малейшего понятия о правах собственности, а в борьбе за существование проявляет столько же энергии, сколько и человек, и всякое другое живое существо.

Не берусь судить, относится ли к этой борьбе уничтожение себе подобных; во всяком случае, факты говорят о том, что лисица не прочь добить своего раненого собрата, и при этом не всегда ей может служить оправданием мучительный голод. Однажды знакомому Винкеля случилось застать лисицу в то время как она поедала другую лисицу, прошедшей ночью попавшую в капкан; она с такой жадностью расправлялась с жертвой, что охотник легко смог подойти к ней и компенсировать себе убытки за разорванную шкуру первой лисы, убив хищника.

Лесничий Мюллер был очевидцем того, как шестеро лисят сначала весело играли друг с другом, потом из-за чего-то поссорились и до крови искусали одного; раненый зверек собрался было бежать, но был в одно мгновение настигнут собратьями, злодейски умерщвлен и тут же съеден. Такая же участь постигла одну молодую лисичку, которая была подстрелена; у нее хватило все-таки сил, чтобы дотащиться до своей норы; когда через некоторое время раскопали нору, то раненую там не нашли, так как братцы успели уже пообедать ею.

Лисица бегает быстро, неутомимо, ловко и в высшей степени искусно; она умеет ползать, неслышно скользить по земле, нестись во весь дух, скакать и при этом делать необыкновенно большие прыжки. Даже хорошие охотничьи собаки редко бывают в состоянии догнать ее. При быстром беге она держит свой хвост (по-охотничьи – трубу) навытяжку, откинув его назад, при ходьбе же волочит его по земле. Когда лисица подстерегает добычу, то плотно прижимается брюхом к земле; когда же отдыхает, то нередко, подобно собаке, укладывается, свернувшись, на бок или даже на спину; очень часто она сидит совершенно как собака – на задних ногах и при этом забрасывает свой пушистый хвост к передним ногам.

Воды она нисколько не боится, напротив того, плавает очень легко и быстро; лазать она тоже мастерица: не раз видели лисицу, сидящую очень высоко на удобно расположенных ветвях дерева. «Мне известно много примеров, – замечает Гомейер, – когда лисица взбиралась на высокие деревья, не только вынуждаемая к тому преследованиями, но и по доброй воле; но для лазанья она избирает всегда такие деревья, которые были некогда сломаны бурей и теперь растут под углом примерно 45-50 градусов; иногда она лазает по кустам в 3-4 метра высотой, чтобы выкрадывать из гнезд птенцов».

Фон Унруг сообщает об одной лисице, которую он видел сидящей на ветви крепкого дуба на высоте 15 метров от земли. Лисица издает отрывистый лай, который переходит в звонкий, высокий визг. Взрослые лисицы лают только перед грозой, в непогоду, при больших морозах и во время спаривания; маленькие же кричат и тявкают, когда голодны или им скучно. В гневе или при опасности лисица издает громкое ворчанье; болезненные стоны вырываются у нее только тогда, когда ее поразит пуля или когда выстрел раздробит ей кость; при всяком же другом ранении она упорно, стоически молчит.

Лисицу нельзя причислить к общительным животным, и этим она отличается от волков. Хотя нередко можно встретить несколько лисиц в одной и той же роще, даже в общей норе, но в большинстве случаев их соединяет только местность, а вовсе не желание жить и действовать сообща. Иногда, особенно при недостатке пищи, случается, что лисицы охотятся целой стаей, но пока не известно, как они потом распределяют добычу. Обычно каждая лисица идет своей дорогой и о своем собрате беспокоится лишь в той мере, в какой это может принести выгоду лично ей. Даже в пору любви они живут вместе только до тех пор, пока продолжается страсть, и тотчас же после этого снова разлучаются.

Чтобы выпроводить барсука, лисица не применяет каких-то особенных уловок и хитростей, и надо считать полнейшим вымыслом рассказ о том, что «когда барсук выходит из своей норы, лисица прокрадывается туда и пачкает отверстие входа своим калом, так что вернувшийся хозяин не только не входит в свою нору, но навсегда покидает ее, оставляя в полное распоряжение любительницы чужой собственности». Ловкая кумушка завладевает чужим жилищем вполне открыто и без всякого стеснения водворяется в барсучьей норе, отвоевывая себе свободный уголок и предоставляя своему угрюмому сожителю убираться вон, если ему придется не по вкусу ее соседство. О дружеском же, совместном сожительстве этих столь различных по характеру компаньонов и речи нет; скорее можно сказать, что все происходит противоположным образом.

Так, однажды, по рассказам главного лесничего Гофмана, затравленная лисица скрылась в норе барсука, откуда ее надо было выкопать. Поскольку наступила ночь, около норы развели огонь, а раскопку продолжили на другой день. После нескольких ударов нора была вскрыта, но вместо лисицы там нашли одну только ее голову, куски окровавленного меха и следы свежей крови, смешанной с песком. Хозяева норы, потревоженные в своей зимней спячке, варварски расправились с нарушителем их покоя и отстояли свое право собственности, сожрав дерзновенную, которая с перепугу не смогла найти выхода из норы.